Отрывок из статьи Валерия Подгузова «О мотивах человеческой деятельности».
Несмотря на то, что растёт число задач, которые современная наука решает во многих областях абсолютно надёжно, одним из нерешенных и самых сложных вопросов массового сознания переходного периода является вопрос о мотивах человеческой деятельности в условиях перехода от низшей к высшей фазе коммунизма и при полном коммунизме.
Не сложно догадаться, какие мотивы будут двигать людьми, уже привыкшими к капиталистической, подконтрольной потогонной дисциплине труда в начале переходного периода. По инерции, дисциплина их труда и при социализме будет пропорциональна чувству ответственности, т.е. страху и личной меркантильной заинтересованности, поскольку прошедшие столетия дали истории ограниченное количество практических примеров труда на основе осознания людьми иных мотивов. В России сегодня, иной раз, пропагандируются лишь примеры общинного труда не на хозяина в русской деревне, а в Средней Азии хороший след в памяти людей оставили т.н. «хошары» декхан. Естественно, о Великом почине, ни слова.
Небогатый арсенал мотивов людей переходного периода, попытался проанализировать Г.Садулаев, в своей апрельской статье текущего года на сайте Публицист.ру.
«Обычный советский житель, — пишет Садулаев, — не верил в наступление коммунизма — и вот почему. Советский житель думал: если всем дадут по потребностям, никто работать вообще не будет, дураков нет. То есть советский житель рассматривал труд в ветхозаветном ключе — как тяжкое обременение земной жизни.
В 20-м веке психология, социология и психоанализ пришли к выводу, что без работы человек не может быть счастлив. Работа нужна не только для прокорма, но и для самоактуализации, для интеграции психических структур и так далее.
То есть «утописты»-коммунисты были правы, когда пытались рассмотреть труд не как неизбежное зло, а как источник радости. В этом смысле «от каждого по способностям» означает не истребование способностей человека для коллективной нужды, а напротив, создание системы, где у каждого будет возможность полностью актуализировать свои способности. А значит, и себя как личность.
Ветхозаветный советский житель не хотел этого понимать, и отстояв скучную вахту на нелюбимой советской работе, очертя голову ехал на электричке на свои шесть соток сажать сад и строить баню: этот свой труд, гораздо более тяжёлый чем официальная занятость, ветхозаветник работой не считал отдыхом. И мечтал о скорой пенсии, чтобы всецело посвятить себя такому отдыху без роздыху».
Во-первых, и Ленин, и Сталин не верили, а твёрдо знали, что с тем человеческим материалом, который достался большевикам от феодально-буржуазной России, коммунизм построить невозможно, что на изжитие мелкобуржуазных мотивов в сознании этих людей потребуются десятилетия, а может быть, и столетие. Поэтому Ленин разработал, а Сталин успел воплотить в жизнь лишь некоторую часть из того, что называется культурной революцией: практически всех научили читать и писать, но только незначительная часть страны научилась думать по-коммунистически.
Во-вторых, Садулаев, как и многие другие, рассматривает процесс строительства коммунизма так, как будто качество партии с коммунистическим названием не играет никакой роли в процессе строительства коммунизма, как будто между партией времён Сталина и времен Горбачева нет никаких принципиальных различий, а трудящиеся сами или строят, или не строят коммунизм, каждый раз по-своему решая вопрос: развивать ли ВСЁ общество ради создания объективных предпосылок для реализации личных задатков КАЖДЫМ индивидуумом, или КАЖДЫЙ сам будет развивать собственные таланты за счёт интенсивности ЛИЧНОГО труда, особенно на дачном огороде, не дожидаясь условий для развития ВСЕХ.
Многим членам КПСС в силу некомпетентности казалось, что коммунизм должен строится так же стихийно, как феодализм или капитализм, без особого участия научной теории и конкретных их носителей, на основе той мотивации, которая сформировалась в индивидах «сама собой» в добиблейские времена, а потому большинство членов ЦК КПСС на самых высоких уровнях, со времён Хрущёва, всё больше склонялись к хозрасчету, к ценовым механизмам «саморегулирования социалистического рынка».
Мелкобуржуазному сознанию представляется совершенно неподъёмной задача придания расширенному воспроизводству общества планомерности без погрешностей. Туманному рыночному сознанию кажется, что мещанский мир чрезвычайно разнообразен и богат на оригинальные и уникальные детали, которые никто не в состоянии учесть. На такой же позиции стоял большую часть своей жизни и известный дипломированный «знаток», А. Вассерман, который чрезвычайно поверхностно познакомился во студенчестве со вторым томом «Капитала» Маркса, с опытом советских «пятилеток» времён Сталина, а потому позорнейшим образом выступил в 1996 году в защиту кандидата в президенты РФ, алкоголика Ельцина, мотивируя это своими количественными исследованиями соотношения между возможностями вычислительной техники и пропорций всего общественного производства, а потому предложил избирателям голосовать за стихийный рынок, т.е. за Ельцина.
Ошибка Садулаева состоит в том, что он игнорирует, например, мотивы строителей «узкоколейки на Боярку», в основе строительства которой лежал реальный коммунистический расчёт, описанный Николаем Островским: люди, холод, дрова, узкоколейка, жизнь, комсомол. И именно этот мотив вел комсомольцев на подвиг. Садулаев не учитывает и мотивы тех 25 тысяч городских рабочих, отправленных партией в деревни для проведения коллективизации, и, безусловно, выполнивших эту, вполне понятную здравомыслящему человеку задачу, часто, ценой своей жизни.
Обойдены молчанием и такая «мелочь» как мотивы «Великих починов» рабочих в тылу, тщательно изученных Лениным; как и опыт строительства великих каналов, перековки воровского элемента, воспетой отнюдь не членами ВКП(б). Садулаев не проанализировал мотивы работников советского тыла в период Великой Отечественной войны, в ходе которой, в течении четырёх лет, советские женщины и подростки, особенно в Ленинграде, находясь в более аскетических условиях, по сравнению с рабочими Германии, Японии, Англии и Америки, давали продукции больше и лучшего качества, чем вся фашизированная Европа и ничуть не хуже союзников по антигитлеровской коалиции.
Игнорируется, что такие мотивы как личная выгода не могли играть решающую роль в темпах и качестве восстановительных работ советского народа в первую послевоенную пятилетку. А ведь было восстановлено из руин 1700 городов и, в это же время, высокими темпами, усилиями огромного числа тружеников, создавался ракетно-термоядерный щит страны, что по своему научному и технологическому содержанию абсолютно не равно строительству личного дачного домика. Советское подвижничество можно объяснить только тем, что люди точно ОСОЗНАВАЛИ логичность ударного труда для создания абсолютно НЕОБХОДИМОГО условия счастливой жизни, например, жилья для ВСЕХ советских людей и атомного оружия для сдерживания империализма.
Если, как писал Ленин, строй цивилизованных кооператоров при политической диктатуре пролетариата, при общественной собственности на основные средства производства и есть строй социализма, то строй абсолютно грамотных людей, руководствующихся необходимостью, при монополии общественной собственности на средства производства, при отсутствии какой бы то ни было политической диктатуры кого бы то ни было над кем бы то ни было, и есть коммунизм.
Опыт войн и послевоенного восстановительного периода в СССР под руководством большевиков показал, во-первых, что при карточной системе, т.е. в условиях относительного социального равенства непосредственных производителей, социалистический работник и на заводе, и в конструкторском бюро работает больше и качественнее, чем основная масса наёмных работников аналогичной специализации в буржуазных странах, тем более, в фашистской их «редакции». Советские колхозы, в условиях войны, показали абсолютно беспрецедентные образцы трудового героизма и альтруизма, что, к сожалению, не нашло должной оценки в теории и пропаганде КПСС. Во-вторых, как показала практика, большевистская пропаганда и работа органов госбезопасности СССР дают существенно больший эффект в деле мотивации большинства советских тружеников любого пола и возраста на честный труд, чем буржуазная пропаганда и карательные силы всех воюющих буржуазных стран. В-третьих, Победа СССР показала, что ни фашизм, ни демократический колониализм не способны пробудить в людях трудовую отдачу, превосходящую сознательную, социалистическую.
Столь же осознано, в основной своей массе, советские инженеры и рабочие трудились после войны над созданием мирной атомной энергетики и космической техники мирного назначения, поскольку точно осознавали и всемирно-историческое значение освоения космоса, и необходимость сдерживания империалистических устремлений США. Солженицыну пришлось выдумывать целый роман о предателях в «шарашках», которые якобы тормозили создание ядерного оружия для СССР.
Начиная с 1947 и до 1953 года, объем зарплаты, для нормальных людей, не имел решающего значения, на фоне ежегодного снижения цен на ВСЕ товары народного потребления от 15 до 35%. Людей на ударный труд мотивировала ТЕНДЕНЦИЯ неуклонного повышения технической насыщенности их труда, повышения его производительности, т.е. снижение его интенсивности, и роста возможностей для удовлетворения абсолютно разумных потребностей при ликвидации самой возможности для наступления «черного дня», требующего создания запасов и личных бомбоубежищ, которые сегодня вынуждены строить представители среднего класса в США.
Уже в 50-е годы прошлого века Сталин писал о необходимости, в ближайшее время, такого развития средств производства, которые позволят установить пятичасовой (и менее) рабочий день, и в этом случае, любой монотонный труд, но идентифицированный как общественно-необходимый, не будет вызывать современных степеней морального унижения, физического утомления и умственного отупения, именно в силу творческого и не изнуряющего его характера, а результатами производить гораздо большее впечатление на исполнителя, чем помидоры, собранные на своей даче.
Но, когда КПСС, устами Хрущева, провозгласила лозунг: догоним и пережрём Америку по мясу, молоку, яйцам, сотрем пар обуви в два раза больше, чем американцы, натащим в квартиру хрусталя, ковров, картин больше, чем в музее и т.д., то такая мотивация ничем уже не отличалась от агрессивно-мелкобуржуазной. Сталинская политика развития мотивации через снижение цен и, таким образом, через движение в сторону бесплатности всей системы потребления, была заменена мотивом личной борьбы каждого труженика за повышение собственной зарплаты. Фактически внедрялась потогонная система Тейлора.
Многие «дачники» быстро догадались, что пережрать любого американца можно и не в отдаленном коммунистическом будущем, а немедленно, занявшись валютными операциями, фарцовкой, воровством и незачем «рвать пуп» в шахте или у мартена в ожидании, когда на этот рубеж «гедонизма» поднимутся все. Не обеспеченный должным контролем, чисто буржуазный лозунг: «От каждого по способности, каждому по труду», позволял отдельным индивидам и при социализме подняться за счёт личной изворотливости над потреблением основной массой трудящихся, и страшно этим гордиться. С тех, хрущёвских, пор в психике большинства трудящихся, в советской экономической теории и в среде экономистов (типа Либермана, Ваага, Косыгина, Канторовича, Абалкина, Травкина, Бунича…) постепенно возобладала мещанская мотивация: работать за деньги лучше и хитрее других, чтобы потреблять больше других, вызывая зависть. До торжества рыночной, абсолютно продажной психики остался один андроповский шаг.